Архив рассылки "Рассказы о рыбалке".

Выпуск № 146

ПРИМАНКА ДЛЯ РЫБОЛОВА
детективная повесть (продолжение)

Автор: Евгений Константинов konst1959@mail.ru

12

Они поймали меня. Поймали примерно таким же способом, каким я сам ловил рыбу. Только я применял в качестве приманки яркую соблазнительно играющую блесенку, а Марья и Клео сами послужили такой приманкой. Подобно щуке я клюнул на них и был подцеплен на крючок, а затем ловко выведен" и посажен на кукан.

Рыба редко убегает с кукана. И, как правило, происходит это по неряшливости рыболова. Поэтому щуку, сидящую на кукане, в девяносто девяти случаях из ста ждет сковородка или кастрюля. Щуке остается надеяться лишь на то, что перед тем, как с нее начнут ножом сдирать чешую и вспарывать брюхо, гуманный рыболов хорошенько стукнет ее головой о стол, чтобы она ничего этого не чувствовала.

Помнится, я читал статью в одном известном рыболовном журнале, в которой утверждалось, что холоднокровная рыба, попав человеку в руки, получает что-то вроде сильнейшего ожога. Поэтому, мол, сам принцип "поймал - отпустил", распространенный среди рыболовов во многих странах, является по отношению к подводным обитателям скорее издевательским, чем милосердным.

Не знаю, сколько часов я успел провести на своем "кукане" и сколько долгих часов или дней предстояло просидеть еще, но издевательство надо мной уже началось, а милосердия, скорее всего, не предвиделось. Достаточно было вспомнить Игоря.

С моей подачи он оказался здесь, попался на крючок так же как я, и возможно, также эксплуатировался. А когда пришел срок, его бросили на раскаленную сковородку, то есть в горящий дом.

Меня хотели поджарить вместе с ним, но потом передумали. Хотя, еще неизвестно, что для меня было бы лучше: сгореть, прикованным к руке друга или, словно рыба в руках рыболова, получать и получать "ожоги", подобные тому, который получил сегодня от Марьи. А ведь из ее последних слов можно было понять, что испытать мне предстоит еще очень многое...

* * *

Очередное испытание не заставило себя долго ждать. Сначала было натяжение тросиков, мое вынужденное им подчинение и распнение на кровати. Затем выключение света. Слабое дуновение ветра позволило мне догадаться, что дверь в комнату на несколько мгновений открылась. А потом я почувствовал прикосновение к лодыжкам...

На этот раз, чтобы добиться желаемого, ей пришлось стянуть с меня единственную одежду - спортивные штаны. Это была не Марья. У той в отношении меня был особый извращенный интерес. Эту же интересовал именно мужчина, а, значит, и сам я мог получить удовлетворение...

- Клео, это вы? - спросил я, когда все закончилось.

Но ответа не получил, хотя и слышал какие-то шорохи. Кажется, из комнаты кто-то выходил и входил обратно. Лишь через несколько минут я почувствовал, что могу шевелить руками и, как следствие, в комнате зажегся свет. Я снова был один, и снова на журнальном столике была еда.

Чего-чего, а аппетита у меня было не занимать. Жаль, правда, что еду не догадались разогреть. Но все равно я съел и курицу, и жареную рыбу, и весь хлеб с овощами. Вот только соли мои тюремщики пожалели. Хорошо еще томатный сок в пакете был подсоленный, хотя при других обстоятельствах я непременно увеличил бы в нем дозу "белой смерти" минимум в два раза.

- Соли мало! - крикнул я в объектив смотрящей на меня камеры. Если за мной наблюдают, то должны услышать эту простую просьбу. - И пива нет! Я не могу жить без пива!

В конце концов, если меня более-менее нормально кормят, то почему не могут дать пива? На самом деле пиво никогда не было моим самым любимым напитком. Зато эти требования, вернее, их исполнение или неисполнение могли бы частично прояснить, в каком положении я нахожусь и могу ли хоть на что-нибудь надеяться.

Хотя, о какой надежде шла речь! Не оставят же они в живых свидетеля того, что здесь творится. Кто они? Марья, Клео, может быть, кто-то еще... Я даже не знаю, кто навещает меня в темноте. И почему это происходит обязательно в темноте? Вдруг это не Клео, а какая-нибудь уродина, боящаяся даже пленнику показать свое лицо! Или же эта особа просто не хочет, чтобы кто-то видел через камеру, как она занимается со мной сексом. Марье на это было наплевать, а ей вот нет. Значит ли это, что она более нравственна, и если это так, то нравственна до какой степени?

Я вспомнил миледи из "Трех мушкетеров", когда та, сидя за решеткой, облапошила на религиозной почве своего тюремщика Фельтона. Может быть, мне тоже попытаться найти у своей тюремщицы струнку, на которой можно сыграть, чтобы спасти себя?

С такими мыслями я уснул, и мне приснилось, что, облаченный в черную рясу священника, я читаю проповедь о сексуальном воздержании двум грешницам - коленопреклоненным и склонившим головы ниц. Я не видел их лиц, но слышал все учащающиеся всхлипывания, что позволяло верить в действенность моих горячих убеждений и в раскаяние девушек. Но отчего-то, чем больше я говорил, чем чаще и громче становились всхлипывания, тем сильнее во мне самом возникало желание оказаться во власти сексуального возбуждения...

* * *

Проснувшись и оставаясь под впечатлением сна, я стал настраиваться, чтобы при очередном посещении меня моими тюремщицами, повести себя так, будто все это игра, придуманная мной самим. И не важно, при свете или в темноте произойдет следующее совокупление, необходимо не то чтобы расслабиться, а наоборот, притвориться страстным любовником, доставляющим удовольствие и себе, и партнерше...

Размышления мои прервала Марья, ворвавшаяся в камеру. Я попытался привстать, но не смог пошевелить руками, а рыжеволосая бестия запрыгнула на кровать и с ликующим воплем набросилась, насела на меня. Мысль о том, чтобы получить удовольствие или расслабиться исчезла, и я при всем желании не мог ее вернуть или хотя бы настроиться на недавний сон. Вместо этого перед моими глазами был мертвый Игорь, его белое измученное лицо, его скорченное тело, его рука, скованная с моей.

Мне оставалось лишь механически подчиняться приказам, отдаваемым Марьей откуда-то сверху, и желать только одного - быстрейшего окончания мучений. Но ей все было мало и мало...

Это длилось так долго, что я не сразу поверил, что меня оставили в покое. Но натяжение тросиков вдруг ослабло, и я смог поднести руки к своему мокрому лицу.

- Тебе ни могло не понравиться, - услышал я со стороны душевой.

Обычно человек, моясь под душем и разговаривая, невольно повышает голос. Марья, смывающая с себя пот, не оказалась исключением. Но лучше бы она молчала. Я ненавидел ее саму и ее голос. Наверное, теперь я ненавидел голоса всех женщин на свете. Ненавидел самих женщин. А Марья, поливая свое обнаженное тело водой, говорила и говорила:

- Скоро ты будешь с нетерпением ждать, чтобы я побыстрей пришла к тебе. Ты будешь звать меня, будешь просить и даже умолять, чтобы я позволила целовать себя. А я... Я не знаю, позволю тебе это сделать или нет. Я посмотрю на твое поведение.

О, Господи! Будь моя воля, окажись я рядом с ней - задушил бы ее вот этими самыми...

Только сейчас, когда я посмотрел на свои дрожащие пальцы, до меня дошло, что оказаться рядом с Марьей - дело двух секунд. Ведь тросики не были натянуты, и, стало быть, мне ничего не стоит...

Порыв опередил дальнейшие мысли. И вот я уже оказался на ногах и рванулся к моей мучительнице, стоявшей ко мне спиной. И...

Однажды в перерыве между двумя турами соревнований по рыбной ловле в каком-то захолустном городишке мы, убивая время, играли в волейбол на уличной площадке. Все было по-простому интересно и весело до тех пор, пока я после неудачной отпасовки товарища по команде не метнулся за улетающим за пределы площадки мячом. Я уже почти коснулся мяча, когда вдруг меня словно что-то подкосило. В глазах вспыхнули и моментально сгорели сто ярко-белых светлячков, а следующее, что я увидел, была пыльная земля, на которой лежало мое тело, сраженное натянутым от волейбольной сетки стальным тросом на уровне чуть выше колен. Широченные фиолетовые полосы на ногах, оставленные этим тросом, еще долго удивляли моих друзей...

Сейчас произошло нечто подобное. Только мой отчаянный рывок прервал другой тросик - тот, который дал свободу моей левой руке всего лишь на три метра. Стальное напряжение отбросило меня назад к кровати, и я, непроизвольно развернувшись, шмякнулся скулой о пол.

Я лежал, зажмурив глаза, и готов был вот-вот заплакать. Было не столько больно, сколько обидно за свою беспомощность. Сквозь шум воды в душевой слышался смех Марьи, какие-то ее слова... Она, конечно же, специально все это подстроила, а я вновь поддался на провокацию. Так мне и надо за мою тупость.

Помнится, на звучавшие упреки со стороны людей далеких от рыбалки по поводу жалости к пойманным мною на спиннинг щукам и судакам, я всегда отвечал, что на блесну попадаются самые глупые рыбы, не способные отличить живого малька от железки, промелькнувшей мимо морды. Ну а раз они такие глупые, то вряд ли смогут пережить предстоящую зиму - попадутся на еще более примитивную приманку. Сейчас я повел себя не умнее тех самых рыб.

Глаза я открыл лишь после того, как услышал слабый звук закрываемой двери в мою комнату-камеру. И вот тогда-то подумал, что, возможно, и не напрасно шмякнулся на пол. Не напрасно потому, что увидел за ножкой кровати блестящую железочку. Она оказалась ничем иным как моим призовым рыболовным значком. Я сразу вспомнил и про иголку, которой пытался открыть наручник во время пожара, и про жесткие растопыренные плавники маленького судачка. И сразу услышал биение своего сердца в три раза быстрее обычного.

13

Никогда еще ни одна вещица не казалась мне столь ценной, как этот значок. Я буквально ни на секунду не выпускал его из рук. Маленький, весивший не больше пяти граммов, с торчащей иголкой поперек тела трехсантиметровой рыбки, значочек стал моей единственной надеждой на спасение. Иголка очень подходила в качестве инструмента для вскрытия наручников, и я ничуть не сомневался, что при должном старании обязательно их открою. Вот только сделать это было нужно скрытно от тех, кто в любую минуту мог наблюдать за мной по видеокамере.

Казалось бы, при таком навязчивом наблюдении, моя затея изначально обрекалась на провал. Правда, были минуты (во время визитов неизвестной особы и сервировки журнального столика), когда свет в комнате выключался, и видеть меня, естественно, никто не мог. Но в это же самое время под натяжением тросиков кисти моих рук отдалялись друг от друга, что практически исключало работу "отмычкой".

Не могли меня видеть разве что под кроватью. Но, заберись я под кровать, у моих надзирателей моментально возникнет вопрос, что я там забыл? И стоит им нажать кнопочку, как тросики выволокут меня обратно.

Стоп! А для чего, собственно, мне прятаться целиком, если достаточно спрятать только руки?! Вот же он - журнальный столик, на который можно, якобы в задумчивости, опустить голову, в то время как руки держать под ним и спокойно ковыряться иголкой в наручниках. Это ни у кого не вызывая подозрений, и в таком положении можно оставаться хоть час, хоть два. Главное, делать естественно и, конечно, все хорошенько продумать. Ведь освободиться только от наручников мало. Затем нужно выбраться из камеры, а затем и с территории, принадлежащей "частному лицу". И еще неизвестно, что и кто будет поджидать меня за этой территорией...

Но сначала - наручники. Правда, у меня и с открытием обычным ключом обычного замка почему-то не всегда все ладилось. А здесь предстояло тонкой, готовой вот-вот согнуться, иголкой одолеть специально противостоящий этому механизм. Да к тому же, не глядя, на ощупь, работая исключительно кончиками пальцев, чтобы враги не заподозрили хитрость в действиях человека, склонившим от горя голову на журнальный столик и опустившим под него скованные руки.

Эх, были бы у меня руки покойного Игоря! Сам же я, хоть убей, ничего не мог сделать. Только в кровь исколол пальцы. Это было плохо. Заметь ранки Марья, у нее сразу возникло бы подозрение. Чтобы этого ни произошло, в следующий ее визит надо будет не разжимать кулаки. А пока - продолжать попытки открыть проклятые наручники.

* * *

Злость всегда плохой помощник. Но у любого не окончательно отупевшего человека, если его труд, его страдания не приносят хоть мало мальского результата, если ничего к чертям окунячьим не получается, рано или поздно должен наступить предел терпения. Я сломался через двое суток. Вернее, сначала сломался сам значок, а потом уж я...

К тому времени на исколотых подушечках пальцев не осталось живого места. Но, не обращая на это внимания, я понуро сидел за журнальным столиком и машинально ковырялся иголкой в маленькой скважине левого наручника. Ковырялся, переваривая осадок, оставленный после очередного визита Марьи. С каждым разом ее фантазии становились все более необузданными и жестокими, превращавшимися для меня в настоящую пытку. При виде ее, внутри у меня начинало все вскипать. Когда Марья приближалась к кровати, я твердо знал, что, окажись ее горло в пределах досягаемости, моим зубам хватило бы секунды, чтобы его перегрызть - так сильна была моя ненависть.

И в то же время этой женщине достаточно было прикоснуться ко мне хотя бы пальцем или моим ноздрям уловить запах ее тела, как инстинкт мужской силы просыпался вопреки моему желанию. И как я ни противился этому, сделать с собой ничего не мог.

Безуспешно пытаясь вскрыть наручники, я с ужасом успел подумать, что ее посещения и впрямь могут стать для меня своего рода сексуальным наркотиком, как вдруг показалось, что кончик иголки немного углубился в какое-то отверстие. Я надавил посильнее, и игла проникла еще глубже. Еще одно усилие и... послышавшийся хруст оборвал все мои надежды на освобождение. Иголка сломалась сразу в двух местах: у самых пальцев и чуть выше части, погруженной в скважину. Причем, обломанная средняя часть почти наполовину вонзилась в большой палец. Опрокинув столик и воздев руки к потолку, я заорал во всю глотку. Заорал, вкладывая в крик и боль, и досаду, и злость, и все свое несчастье.

И сразу же тросики с наручниками дернулись. Да так, что я чуть не выронил свой кастрированный значок. И они потащили меня на мое проклятое ложе, чтобы в очередной раз на нем распять...

* * *

Я правильно сделал, сохранив сломанный значочек. Открыть им наручники не удалось, но у металлического судачка имелся еще растопыренный спинной плавник с довольно острыми краями, который, при определенной доли фантазии, можно было использовать как крошечную пилку.

Когда всего лишь через час после скрябания плавником по тросику на нем появилось микроскопическое углубленьице, я вновь поверил в шанс на спасение. Теперь мне было жалко времени. Оно тратилось на сон, на еду, на Марью и на ее невидимую последовательницу. Остававшиеся часы, минуты и секунды я посвящал возюканию импровизированной пилкой по проклятым кандалам. Я сбился со счета: сколько дней нахожусь в своей одиночной секс-камере, но чувствовал, что затягивать с освобождением нельзя.

Вот на левом и правом тросиках стали заметны довольно глубокие прорези. Я старался сделать так, чтобы по глубине они были приблизительно одинаковыми и уже не исключал возможности их одновременной поломки при определенном изгибе и нажатии. Правда, плавник судачка тоже стесался почти до половины, но пока держался и продолжал делать свое дело. Сжимая его в измученных пальцах, я прикидывал, в какое время лучше всего сделать попытку освободиться. Самым подходящим был момент, когда в камере гас свет. Я надеялся, как только однажды это произойдет, рывком сломать тросики, после чего "гостья темноты" окажется в моей власти. А затем... Затем будет видно.

В отличие от Марьи, неизвестная гостья (хотя я был почти уверен, что это Клео) с каждым посещением становилась ко мне все нежнее. Своими ласками она словно старалась компенсировать мучения, доставляемые младшей сестрой. Вот только во время этих ласок руки мои все равно оставались прикованными, и поэтому в темноте я чувствовал себя не намного лучше, чем при свете. Пойманной рыбе тоже безразлично, какие руки - грубые или нежные держат нож, отрезающей ей голову...

* * *

Левый тросик лопнул неожиданно. Гостья темноты" впервые за все свои визиты поцеловала меня в губы. Поцеловала страстно, буквально впилась в них своими губами, и ее язык, разжав зубы, проник мне в рот. Я машинально ответил на поцелуй, он затянулся, и судороги наслаждения сотрясли тело моей невидимой партнерши. Поддаваясь и отвечая на эти движения, я чересчур напряг руки, и этого хватило, чтобы один из тросиков бесшумно лопнул.

Впервые за последние несколько дней моя левая рука оказалась свободной. Но для меня это была только полусвобода, ведь правая рука так и оставалась прикованной, сколько я ее ни напрягал и ни дергал. "Гостья темноты" оторвала свои губы от моих и начала отстраняться, и тогда я вцепился ей в волосы и одним усилием перевернулся вместе с ней так, что теперь оказался сверху, а ее голова попала в кольцо моих рук. И тут же накрыл ее губы своими, но не ради получения удовольствия от поцелуя, а ради того, чтобы не дать ей возможности кричать.

Я ожидал, что она начнет сопротивляться: извиваться подо мной, брыкаться, возможно, попытается укусить. Но вместо этого "гостья темноты" обхватила меня руками и ногами и сжала с такой силой, что спине стало больно. И кусать она меня совсем не собиралась, а, наоборот, принялась целовать и целовать, да так крепко, что мне стало не хватать воздуха. Поэтому, когда поцелуй, наконец, закончился и наши губы разъединились, мне потребовалось несколько секунд, чтобы перевести дух.

Она не воспользовалась этой передышкой и не стала кричать и звать на помощь. Она опустила ноги и руки и лежала, распластавшись, придавленная весом моего тела и дыша часто-часто. Она как бы проявляла абсолютную покорность. Как жаль, что я не мог видеть ее лица.

- Клео, надеюсь, вы не будете кричать? - прошептал я.

- Не буду, - выдохнула она.

- Спасибо, - зачем-то поблагодарил я, после чего задал совсем уж неправильный вопрос:

- И что же нам делать дальше?

- Наверное, для начала... поговорить?

- Поговорим, - согласился я. - А тебе подо мной не тяжело?

- Мне нравится тяжесть твоего тела, - сказала Клео. - Но долго я так не выдержу.

14

В непроглядной темноте я лежал рядом с Клео, и пальцы моей правой прикованной руки слегка сжимали ее волосы. Я не мог отпустить ее - риск потерять единственный шанс на спасение меня не устраивал. Правда, ее саму такое положение, казалось, не беспокоило. Клео говорила медленно, будто взвешивая каждое слово.

Сначала я подумал, что она решила прочитать лекцию о такой редко встречающейся, но опасной болезни, как пиромания. Говоря проще - мании поджигательства. Но вскоре речь пошла не о чем-то или о ком-то отвлеченном, а конкретно о Марье. Выходило, что пироманией больна именно ее сестра. В двух словах Клео рассказала, как лет пять назад у нее на глазах и на глазах Марьи в их собственном доме сгорели отец и мать. Я не очень понял, почему и как это случилось, да она и не вдавалась в подробности. Суть была в том, что после всего пережитого девушки попали в лечебницу. И если, по словам Клео, у нее самой с психикой все было в порядке, то Марью трагедия коснулась вполне серьезно. Огонь стал для нее чем-то вроде божества. И не было для Марьи занятия любимей, чем смотреть на пламя. Но если бы это ограничивалось одними лишь наблюдениями...

Первый большой пожар она устроила спустя два месяца после того, как сестры попали в лечебницу. Трагедия была страшной, заживо сгорело несколько человек. Но истинную причину пожара так и не выяснили. Лишь Клео знала, что причина - ее младшая сестра.

А затем, в каких бы санаториях и пансионатах ни жили сестры, везде Марья готовилась устроить пожар. И всякий раз Клео не позволяла ей этого сделать. Видя, что затея что-то спалить провалилась, Марья будто бы успокаивалась, однако проходило время, и старшая сестра вновь видела, как в ее глазах появляются искорки, не предвещавшие ничего хорошего. Из медицинской литературы Клео многое узнала о болезни сестры, но никакие увещевания и внушения не могли вылечить Марью. И лишь благодаря постоянному и неусыпному наблюдению за молодой пироманкой было предотвращено еще несколько пожаров... Когда Клео исполнился двадцать один год и она вступила в права наследницы родительского состояния, сестры вернулись в имение на берегу Юшкозера. К тому времени на месте сгоревшего особняка был воздвигнут новый. Управлял имением по-прежнему господин Петерис. Во время разыгравшейся трагедии в доме вместе с хозяевами сгорела и его жена, а он сам получил два жутких ранения из охотничьего ружья и на всю жизнь остался инвалидом. Полиция, кстати, так и не нашла бродяг, совершивших эти преступления, несмотря на то, что поисками руководил приемный сын господина Петериса лейтенант Нурмос. Ко времени возвращения сестер домой Нурмос уже имел звание капитана и был начальником всей местной полиции. Именно он предложил превратить особнячок в миниотель для семейного отдыха богатых рыболовов. Построить на берегу озера пирс, приобрести лодки. Для тех, кто не очень хорошо умел ловить рыбу, Клео и Марья проводили бы короткие обучающие курсы. Такой бизнес мог приносить немалый доход.

Видя, что Марья без ума от идеи капитана и надеясь, что это поможет ей превозмочь болезнь (лучше уж она будет целыми днями на воде, чем запасаться спичками, зажигалками и канистрами с керосином), Клео согласилась с предложенным проектом. Тем более что капитан Нурмос обещал всячески помогать в этом деле.

Как только согласие новой хозяйки было получено, он нанял бригаду строителей - своих людей, которые немного в отдалении от будущего отеля в очень короткий срок воздвигли точную копию этого особняка. Ну а чтобы построить пирс и доставить в имение новенькие лодки, потребовалось совсем уж немного времени.

И вот уже первый клиент посетил отель с привлекательным названием Рыболовный эдем". Симпатичный молодой человек, подсадивший Марью в свой шикарный "Форд", очень быстро был заинтригован ее рассказом о прелестях рыбалки на Юшкозере и, конечно же, прелестями самой рыжеволосой рыбачки. В тот же вечер молодой человек, которого звали Мориссон, спиннинговал вместе с Марьей на одной лодке, и они поймали несколько неплохих щук. Правда, на следующее утро оказалось, что Мориссон, ни с кем не попрощавшись, укатил на своей шикарной машине, чему Клео была немало удивлена и расстроена. Но о том, что же на самом деле произошло с молодым человеком, она узнала только через несколько дней.

К тому времени в "Рыболовном эдеме" поселились четверо новых клиентов: два помешанных на троллинге брата-близнеца, которым только-только исполнилось восемнадцать; важный сорокалетний толстяк, совершенно не умеющий держать в руках удилище, но привезший с собой целый ворох элитных снастей и мечтающий познать азы рыбной ловли; и профессиональный спиннингист-спортсмен, больше интересующийся хозяйками отеля, чем рыбалкой, которого звали Игорь.

О существовании "Рыболовного эдема" клиенты узнавали от Марьи. Она примечала их у придорожного ресторанчика, знакомилась, просила подвезти до дома и по дороге убеждала задержаться на несколько дней в ее замечательном отеле, на берегу Юшкозера, где рыбалка просто бесподобна.

На следующий день после приезда Игоря, господин Петерис попросил Клео зайти в одну из служебных комнатушек в их недавно построенном доме, в которой раньше она ни разу не бывала. Комнатушка оказалась чем-то вроде диспетчерской с небольшим пультом управления и десятком мониторов, на которых можно было видеть, что творится в разных уголках имения и отеля. Внимание Клео привлек центральный монитор с самым большим экраном, на котором были два обнаженных мужчины и женщина. Клео не сразу поверила своим глазам, но в действующих лицах оргии она узнала свою младшую сестру, капитана и того самого молодого рыбака Мориссона, как оказалось, совсем не исчезнувшего из "Рыболовного эдема". Этот бедолага стоявший на коленях, с руками вытянутыми по сторонам и, по-видимому, привязанными к краям кровати, был в полной власти Марьи и капитана, которые по очереди пользовались им с очевидной жестокостью.

Господин Петерис, у которого после ранения отсутствовал правый глаз, а большая половина лица представляла собой уродливое месиво, из-за чего он не показывался на глаза клиентам, сказал своей хозяйке, что она может хоть сейчас присоединиться к сестре, а при желании в любое время в одиночку навестить пленника. Или нового пленника, который, по его словам, скоро должен был появиться в соседней комнате.

Потрясенная Клео не нашла слов для ответа. Она стояла и безотрывно смотрела на экран монитора, и, когда господин Петерис подал ей стакан минеральной воды, не почувствовала в ней необычного привкуса.

В себя она пришла, сидя за столом в гостиной во время вечернего банкета с посетителями отеля. О чем на банкете велась беседа, Клео не помнила, впрочем, не помнила она и того, что с ней происходило той ночью - видимо, в вине, которое она пила, тоже было подмешано какое-то снотворное. Зато раннее утро следующего дня хозяйка "Рыболовного эдема" не забудет никогда. Клео проснулась от резкого запаха нашатырного спирта, пузырек с которым ей сунули под нос. Ноги плохо слушались, но упасть не давали капитан Нурмос и господин Петерис, с двух сторон поддерживавшие Клео под руки. Они были на улице перед отелем, и она увидела, как лучи солнца, восходящего из-за дальнего леса, словно маленькими язычками пламени коснулись его красной черепичной крыши.

Потом она увидела свою сестру, стоящую перед входом в "Рыболовный эдем", и еще два языка пламени: одним были ее пышные рыжие волосы; другим - уже по-настоящему горящий факел в ее вытянутой руке. И не успела Клео открыть рот в предостерегающем крике, как Марья размахнулась, и факел полетел на ступеньки крыльца.

В считанные секунды отель весь снизу доверху охватило пламя. Сквозь учащающийся треск лопающейся черепицы до Клео донеслись крики-визги. Она уже слышала подобные крики пять лет назад, когда на этом самом месте в доме заживо сгорал ее отец. Не один раз она слышала их по ночам во сне и закрывала уши руками с такой силой, что им становилось больно. И от этой боли Клео просыпалась.

Сейчас она, к сожалению, не спала, и зажать уши у нее не получилось - две пары крепких рук не позволили это сделать. И вырваться ей не дали, как Клео ни старалась. А дом горел свечой, и жар от него становился все сильней. Ветра не было, но, казалось, появись хоть небольшое дуновение, и язык пламени вмиг слизнет Марью, стоявшую совсем недалеко от взмывавшего в небо огненного факела.

Марью эта близость ничуть не пугала. Наоборот, она шаг за шагом приближалась к дому. Но вот жар остановил рыжеволосую поджигательницу, и тогда она через голову сорвала с себя платье и, скомкав, швырнула его в сторону огромного пожара. Платье, не долетев до огня, упало на траву и меньше чем через минуту вспыхнуло от попавшей на него искры. Оставшаяся полностью обнаженной Марья ликующе завизжала и, беспорядочно взмахивая руками, заплясала в сумасшедшем танце, а Клео с криком: "Остановись!", лишилась сознания и повисла на руках державших ее мужчин. Когда Клео пришла в себя, капитан посвятил ее во все подробности случившегося. В свое время она сама рассказала ему про пироманские наклонности младшей сестры. Знать бы ей тогда, что капитан болен не меньше Марьи! Но, если сестра страдала манией поджигательства, то он - манией садистско-гомосексуального характера.

Пообщавшись с Марьей, капитан скоро понял, что они смогут найти общий язык. Занимая в округе довольно высокую полицейскую должность, он имел немало своих людей в совершено разных кругах, в том числе и в криминальных. А, будучи человеком неглупым, капитан вскоре разработал довольно легкоосуществимый план. Марья заманивала в "Рыболовный эдем" явно богатого клиента. В удобный момент ему подмешивали в еду или питье снотворное, господин Петерис помещал его - бесчувственного - в одну из подвальных комнат жилого дома, заковывал в наручники, и рыболов, вместо того, чтобы отдыхать на озере и флиртовать с Марьей, становился рабом ее и садиста-капитана. Господин Петерис из-за своей инвалидности оставался лишь в качестве наблюдателя, но и этого ему было достаточно. К тому же приемный сын делился с ним доходом от продажи машины обреченного клиента, а перегнать ее и сдать по своим каналам капитану Нурмосу не составляло труда.

Затем осуществлялась подготовка к "игре в пожар" - так называл капитан поджог "Рыболовного эдема". Только это была далеко не игра. Вместе с господином Петерисом капитан Нурмос очень тонко все рассчитал. Во время специально устраиваемого банкета посетители отеля должны были быть усыплены не очень долгодействующим снотворным, потом кого-то из них (кто был наиболее симпатичен Марье и капитану) быстро на специально приспособленных каталках перевозили к жилому дому и перетаскивали в подвальные комнаты, а других - в номера отеля, где связывали или приковывали наручниками, к примеру, к ножке кровати. После чего из отеля выносились все ценные вещи, вся немногочисленная мебель, кроме деревянных кроватей, на которых лежали усыпленные посетители.

Капитан и господин Петерис вдвоем должны были управиться со всем этим часа за три. К тому времени на улице уже рассветало, и пожар, зарево которого хорошо и издалека видно ночью, в раннее утро, когда все еще спят, не мог бы привлечь чье-то внимание.

Последние точки в этой "игре" - обливание стен и пола первого этажа керосином, запирание входной двери и зажигание спички - оставались за Марьей. И при первом поджоге "Рыболовного эдема" Клео стала свидетельницей, как младшая сестра поставила уже самую последнюю точку.

Для Клео это оказалось страшным потрясением. Все ее надежды, что Марья забыла о своей болезни и перестала быть пироманкой, рухнули. К тому же и сестра, и капитан Нурмос, и господин Петерис оказались жесточайшими, извращенными преступниками. Ведь они заживо сожгли в отеле четырех человек: толстяка, обоих братьев-близнецов и Мориссона, а на место последнего поместили нового пленника - Игоря, которого с первого дня заточения стали подвергать тем же издевательствам. Но самым потрясающим было то, что не успело еще остыть пепелище, как началась подготовка к новой "игре в пожар" со всеми вытекающими отсюда последствиями.

За автомобили клиентов были выручены неплохие деньги. Десяток строителей, нанятых капитаном, не задававших лишних вопросов и не совавших нос в чужие дела, в считанные дни на месте сгоревшего отеля построили почти точную его копию с той лишь разницей, что зеленая крыша была из более дешевой черепицы, да и весь строительный материал был довольно дешев.

Пленник эксплуатировался по мере возникающего у его тюремщиков желания. А Клео, практически все время не покидавшая свою комнату, думала, как же со всем этим справиться.

Не прошло и месяца, как заново воздвигнутый "Рыболовный эдем" был готов принять новых клиентов, и Марья вновь выступила в роли приманки для рыболовов. Но и Клео высказала желание принять в этом участие и тоже найти клиента...

15

- И твоим клиентом стал я? - Мои пальцы с силой сжали волосы Клео.

- Да, - сказала она и издала слабый стон.

- Решила уподобиться капитану и своей сумасшедшей сестренке?

- Если бы это было так, то тебя навещал бы еще и капитан.

- Мне вполне было достаточно одной Марьи.

- Сестра и капитан - это далеко не одно и то же, - сказала Клео, и я уловил в ее интонации и горечь, и злость. - Я попросила его временно тебя не трогать, а довольствоваться двумя другими...

- Двумя другим?

- В соседней комнате в таком же положении находятся еще два рыбачка, с которым ты познакомился на ужине. И капитан Нурмос с Марьей по очереди с ними забавляются. Капитан не хотел держать сразу трех невольниц", но я заявила, что мне нравишься только ты. Но комнаты только две, и капитан предложил на вас троих бросить жребий. Тебе не повезло, то есть выпало сгореть...

- Так им, значит, повезло!

- Да. - Клео не обратила внимание на реплику. - Ты не понравился капитану. Он сказал, что ты ему чем-то подозрителен. И ведь не ошибся?

- Что же во мне такого подозрительного, черти окунячьи? - возмутился я.

- Не знаю, - сказала она, немного подумав. - Но, выходит, что капитан оказался прав, раз ты смог спастись и там - на пожаре, и каким-то образом освободиться от наручников вот здесь. Кстати, как тебе удается освобождаться от наручников?

- Перегрызаю, - сказал я, немного озадаченный ее последними словами.

- Скажи лучше, кто придумал сковать наручниками меня и Игоря? Зачем?!

- Идея капитана, - хмыкнула Клео. - Постой... а почему ты назвал его Игорем? То есть откуда узнал его имя? Он, что, очнулся?

- Что значит - очнулся? - еще больше удивился я. - Он же был мертвым!

- Нет. Господин Петерис усыпил его, так же, как и всех вас, только для этого бедняге увеличил дозу снотворного. Значит, увеличил недостаточно...

- Как раз достаточно, - я заскрипел зубами. - Я видел, как горят его ноги!

- Тогда откуда...

- Это был мой друг. Больше месяца тому назад я рассказал Игорю, как познакомился с твоей... очаровательной сестрой, которая приглашала половить рыбку. Я от этого предложения отказался, а вот Игорь на него клюнул... себе на беду.

- Да, сестра оказалась неплохой приманкой.

- Ты тоже, - сказал я. - Но сейчас я почти сорвался с крючка, а вот ты попалась.

- Тебе это только так кажется, - спокойно сказала Клео. - Не думай, что если ты станешь угрожать капитану расправой со мной, он будет очень сильно переживать за мою жизнь. На меня ему плевать. Больше того - я ему не нужна. А вот тебе, Виктор, я очень нужна. И ты мне очень нужен.

- Зачем?

- Чтобы решить некоторые проблемы...

Я не успел спросить, какие проблемы она имеет в виду.

Словно фотовспышка в комнате зажегся свет. Клео рванулась, но ее волосы я держал крепко, и моя тюремщица-пленница, лишь на немного приподняв голову, тут же откинулась назад.

- Зачем вы ослабили наручники! - крикнули со стороны двери.

Я увидел пересекающего комнату мужчину с занесенной для удара увесистой тростью в правой руке. Судя по лицу, обезображенному старыми ранами, это был тот самый вуай, господин Петерис, про которого рассказывала Клео. Он сильно хромал, из-за чего двигался не очень быстро. У меня оказалось несколько лишних мгновений, чтобы сосредоточиться. Когда трость, рассекая воздух, начала приближаться к моим ногам, я наконец-то отпустил волосы Клео, повернулся на правый бок и выбросил левую ногу, намереваясь попасть господину Петерису в область паха. Мой удар оказался быстрей, а у него не получился вовсе, поэтому господин Петерис был вынужден взвыть и схватиться за то самое место, куда я нацеливался. Было бы очень неплохо завладеть тростью, но он выронил ее на пол.

Понимая, что если калека отдалится от кровати, мое освобождение вряд ли состоится, я свободной рукой схватил за волосы теперь уже его и, вкладывая все силы, приложил это уродливое лицо к моим согнутым коленям, которые еще несколько секунд назад он намеревался раздробить тростью. Услышать сдавленный его хрип стало настоящим блаженством.

Я еще дважды успел повторить действо с его милым личиком, да с такой силой, что даже коленям пришлось не очень-то сладко, прежде чем в комнату влетели сначала Марья, а за ней уже виденный мной однажды у придорожного ресторанчика полицейский. Правда, сейчас он не был в форме и даже не был полностью одет, кстати, как и Марья. На ней были трусики и полузастегнутая блузка, на нем - только брюки и ботинки, но зато в руке страж порядка сжимал пистолет. Не просто сжимал, а целился мне в голову и, кажется, уже начал нажимать на спусковой крючок...

16

Голова, как ни странно, не болела. Хотя, по идее, этому должна была бы способствовать внушительного размера шишка на моем затылке, которую я нащупал первым делом после того, как пришел в сознание. Я попытался вспомнить причину ее появления, но это оказалось сложновато. Не мог же в этом оказаться виновным полицейский - тот самый, которого Клео обличала в чуть ли не во всех смертных, и который готовился снести из своего пистолета половину моей головы. Так, значит, это сама Клео чем-то не очень легким и не очень ласково приложила меня по затылку. Во всяком случае, кроме нее сзади меня никого быть не могло.

Впрочем, в данный момент это было не так важно по сравнению с тем, что я вновь почувствовал, когда увидел себя на проклятой кровати. На обоих руках были все те же наручники-браслеты, и тросики от них - поблескивающие новизной тросики - все так же тянулись в амбразурки. Пусть я мог свободно шевелить руками, но цепи есть цепи, и в любой момент они могли натянуться и сделать меня совершенно беспомощным. Получалось, что все мои мучительные труды по перепиливанию этих цепей с калечинием пальцев острым гребнем призового значка, все надежды на освобождение и мщение привели к тому, что я всего-навсего узнал тайну "Рыболовного эдема" и заработал шишару. Хотя, нет, не напрасно я мучился. Пусть частично, но все-таки отомстил одному из своих тюремщиков. Но, что же дальше?

- А дальше ты наконец-то узнаешь, каково по-настоящему быть невольницей нашего эдемчика, - сказал кто-то за моей головой, и я понял, что последние свои мысли высказал вслух.

Еще я понял, то есть догадался, что говоривший был никто иной, как капитан Нурмос. Значит, он находился в моей комнате-камере, пока я был без сознания, и, возможно, сам привел меня в чувства, к примеру, дав чего-нибудь понюхать. Рассуждать на эту тему времени не было. Я сделал попытку вскочить, но не тут-то было - проклятые тросики, секунду назад позволявшие свободно манипулировать руками, теперь натянулись гитарными струнами, сводя на нет мое сопротивление, принуждая откинуться назад.

Капитан Нурмос был не один. Справа и слева от него собственными персонами стояли обе рыжеволосые сестренки. Ухмыляющаяся Марья держала в руке маленький черный пульт, направляя его в мою сторону. На Клео я даже не посмотрел, а вот со взглядом капитана Нурмоса лучше бы не встречался. Глядел он на меня так, как, наверное, в средние века смотрели в глаза пытаемых еретиков садисты отцы-инквизиторы.

- До упора не растягивай, чтобы перевернуть было проще, - сказал он Марье.

Растяжение прекратилось. Я, в который уже раз лежал на спине с раскинутыми руками и ничего не мог с этим поделать. Но если прежде такое мое положение становилось предпосылкой прихода одной из озабоченных сестер, то теперь... Я живо представил себе сцену, которую Клео наблюдала по монитору, когда Марья и капитан изгалялись над первым посетителем "Рыболовного эдема". Неужели мне сейчас предстоит испытать то же, что выпало бедолаге? Будь у меня возможность, я предпочел бы умереть. Но ее не было. Ведь не может же человек, если он, конечно, не какой-нибудь суперйог, только усилием воли заставить свое сердце остановиться. Мне оставалось лишь понапрасну напрягать мускулы, вертеть головой, кричать, да, может быть, пару раз лягнуть попавшегося под ногу...

Наверное, если очень сильно чего-нибудь не хотеть, то это все-таки не произойдет. Со мной такое пару раз случалось на рыболовных соревнованиях. То есть не со мной, а с моими соперниками, когда я чуть ли не бредил, желая, чтобы они не победили, чтобы поймали рыбы меньше меня и моего напарника по команде. Словно этим своим отрицательным желанием мешал им физически. Вот и сейчас то, чего я бы очень сильно не хотел, действительно не произошло. А произошло вот что. Капитан Нурмос и Марья - один слева, другая справа уже схватили меня за ноги, и в это время я краем глаза увидел Клео с занесенным над капитаном журнальным столиком. Еще секунда, и столик обрушился на голову, повергнув капитана на пол.

- Ты что? Ты зачем?! - взвизгнула Марья и метнулась к сестре, которая, продолжая держать столик (оказавшийся на удивление крепким, благо не развалился после соприкосновения с капитанской головой), выставила его вперед ножками.

Дожидаться, когда Марья окажется рядом, Клео не стала. Вместо этого она поудобнее перехватила свое орудие сокрушения и еще разок опустила его на вроде бы не до конца вырубленного капитана. Сразу после этого старшая сестра выронила столик, отскочила назад и в руках у нее оказался пульт. Секунда и я смог согнуть руки в локтях, еще секунда и у меня появилась возможность встать с кровати, а в следующее мгновение я уже держал Марью. Одной рукой выкручивая ее правую руку, другой - сжимая горло.

Я собирался немедленно убить эту рыжую стерву. Для этого надо было придать, моим израненным пальцам, еще не так уж много усилия. Но в это самое время я вдруг ощутил жгучее желание овладеть ею. Марья выглядела сейчас, впрочем, как и всегда, очень сексапильно. И к этой ее, наверное, врожденной особинке добавилось в глазах мелькающее выражение злости, растерянности, беспомощности, страха и одновременно вызывающей жадности до самца озабоченной самки.

Мои сжимающие горло пальцы ослабили хватку, и уже через мгновение тискали упругую грудь девушки, прикрытую лишь тонкой материей блузки, а рука, только что выкручивающая ее руку, оказалась ниже талии Марьи. Это было словно какое-то колдовство, наваждение. Еще минуту назад я, чтобы не быть непоправимо опозоренным, мечтал распрощаться с собственной жизнью, а теперь поменялся ролью с моей мучительницей-тюремщицей, но "отомстить" ей собирался ничем иным, как доставлением удовольствия! Вот ведь как непредсказуемо могут проявиться человеческие инстинкты...

- Эй, охладись! - услышал я, словно сквозь вату в ушах, голос Клео, и сразу догадался, что это мое проявление "желания" слишком явно бросается в глаза.

- А ты не ори, - прикрикнула она на младшую сестру. - И лучше отойди в сторонку, если не хочешь оказаться на полу рядом со своим Нурмосом!

- Ты, что, готова вот так же, как и его, треснуть меня по голове? - удивилась Марья. - Ты действительно готова сделать так, чтобы я валялась вот здесь с проломленной журнальным столиком головой?

Глядя на Клео и оставаясь в плену моих рук, она вдруг ответила волнообразным изгибом тела на мои прекратившиеся ласки. Но я уже успел "охладиться" и не стал ждать новых вопросов или ответов ни от одной из сестер. Решение, как действовать дальше, еще не до конца созрело, а реакция уже произошла...

Так мгновенно мне иногда приходилось реагировать во время вываживания крупной щуки. Я или временно поддавался, ослабляя фрикционный тормоз, или, наоборот, не давал моему сопернику ни одного мгновения на проявление инициативы. Сейчас поддаваться чему-либо было бы глупостью. Скорее всего, непоправимой.

Удар моего кулака пришелся чуть выше переносицы, из-за чего Марья опрокинулась навзничь и, как и предупреждала ее старшая сестра, действительно оказалась на полу рядом с лежащим ничком капитаном. В следующее мгновение я уже сидел у него на спине и, сделав руками круговое движение так, что оба стальных тросика закрутились вокруг его шеи, и резко потянул один влево, другой вправо. Уж не знаю, заставили ли капитана очнуться боль и удушье, или раньше этот извращенец просто притворялся бесчувственным, но теперь он вмиг весь напрягся, подобрался и схватился за тросик левой рукой, а правой уперся в пол.

Однако, прекрасно понимая, что из нас двоих в живых здесь останется только один, сделать что-либо еще я ему не позволил. Теперь я уже не натягивал тросики, а что есть силы дергал их в разные стороны, как будто проверял на разрыв прочную леску. В их прочности я был уверен, а вот в прочности шеи капитана совсем нет. С каждым рывком тросики впивались в нее все глубже, разрывая кожу в месте перехлеста и выдавливая густые капли красной крови. Еще один рывок и капитан, хрюкнув, начал обмякать.

..В детстве, когда мне приходилось драться, я всегда прекращал бить своего противника, как только понимал, что уже победил. И всегда правило "лежачего не бьют" было для меня табу. Сейчас же я, если и вспомнил о тех детских драках и правилах, то лишь на мизерный промежуток времени. Сейчас был далеко не тот случай, чтобы прекратить избивать лежачего. Да я и не избивал его, а убивал. И убил...

Я встретился взглядом с Клео.

- Ну, вот и все? - спросила она.

- От одной проблемы я тебя, кажется, избавил.

- Ну, а остальные я решу без твоей помощи, - сказала Клео и направила на меня пульт.

Продолжение следует ...

От ведущего рассылки

Всем, кто пишет рассказы о рыбалке, предлагаю присылать их мне по e-mail  для публикации в рассылке. Можно присылать также рыбацкие байки и смешные истории. В письме необходимо обязательно указать, что Вы являетесь автором рассказа и разрешаете его публикацию в рассылке на некоммерческих условиях. При публикации рассказа рядом с Вашей фамилией или псевдонимом будет публиковаться Ваш e-mail (по желанию).
С уважением, Владимир Туманов.
tumanov@allfishing.ru

Рассылка выходит еженедельно (по пятницам).